Читать книгу "Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс"

Свет в городе – если мы говорили «город», мы имели в виду Сан-Франциско – был другим: косым, желтым и более влажным, нежели в Пало-Алто. Дом был очень красивым: высоким, с мягкими шерстяными коврами, упиравшимися в стены, и самым большим телевизором, который я когда-либо видела. Почти всю лужайку на заднем дворе занимал батут, огромный, круглый, на высоких металлических ножках.

На батуте, в джинсах и фланелевой рубашке, стоял отец.

– Эй! Хочешь попрыгать? – спросил он меня.

Я подошла, и кто-то, не мама, поднял меня достаточно высоко, чтобы я дотянулась ногой до обтянутого тканью края батута и схватилась за него пальцами ног, как коала. Батут был размером с небольшой бассейн, свет отражался от его поверхности, словно она была масляной. Я думала, что мы с отцом будем прыгать, как меня учили на уроках физкультуры, но оказалось, что когда на батуте два человека, все по-другому: толкотня и рваный ритм. Несмотря на все мои усилия двигаться по своей собственной траектории, учитывающей траекторию отца, мы чуть не врезались друг в друга в воздухе. Его координация хромала, он не чувствовал, как нужно подпрыгивать и падать. А у батута не было сетчатых стенок: мы могли вылететь на траву, где стояли люди, или вообще перелететь через забор. Я была легче, поэтому, если кто и вылетел бы, то я. Или того хуже, я могла приземлиться на него. Мои желтые шорты раздувались при прыжках, и я боялась, что он и все стоящие внизу увидят мои трусы. Но если бы я стала придерживать шорты, я бы потеряла всякий контроль над своими движениями.

Я не чувствовала, как достигаю высшей точки, потому что внутри меня было тянущее ощущение, мне казалось, я все время падаю.

Дважды мы приземлились почти одновременно. Я молилась, чтобы мы не соприкоснулись: это была бы слишком большая степень близости. Я осознавала, что всякое случайное прикосновение казалось мне неловким на глазах незнакомцев. Отец посмотрел на меня в воздухе, улыбнулся.

Я – вниз, он – вверх; я – вверх, он – вниз. Кто-то из гостей сфотографировал нас с лужайки. Мы все прыгали, пока он не сказал:

– Ну, хватит, малыш. Закругляемся?

Я никогда раньше не слышала этого слова – «закругляться».

♦

История отца, какой мне рассказывала ее мама, была примерно такой.

Отца усыновили, и когда ему было двадцать с лишним, он занялся вдруг поисками настоящих родителей. Сперва его попытки не приносили результатов, пока наконец он не нашел доктора, принимавшего роды. Все это длилось так долго, что он решил: это будет последней потугой. Ничего не выйдет – так тому и быть. Значит, найти родителей ему не суждено.

Он встретился с доктором и спросил, как зовут его мать. Доктор ответил, что не знает, а если бы и знал, то не смог ему рассказать, потому что так нарушил бы врачебную тайну.

Выйдя из кабинета доктора, отец принял решение прекратить поиски. В тот же самый момент доктор вернулся в свое кресло и записал на листе бумаги: «После моей смерти, пожалуйста, сообщите Стиву Джобсу, что я действительно знаю его мать, ее зовут Джоан». Там же он упомянул, как с ней связаться.

Четыре часа спустя доктор умер от обширного инфаркта миокарда. Отец получил послание, нашел свою мать и узнал, что у него есть младшая сестра Мона.

Такую историю легко было рассказывать с нужными интонациями: сделать паузу, поведав, что отец решил бросить поиски, и понизить голос, когда обреченный доктор сел писать ту судьбоносную записку.

В районе моего восьмого дня рождения мы снова переехали, и отец стал заглядывать к нам раз или два в месяц. Его тогда выгнали из его же компании, Apple, и он тяжело это переносил – об этом я узнала позже, но уже в то время чувствовала в нем необъятную печаль, из-за которой его походка стала нелепой, а он сам держался замкнуто. Он создал новую компанию NeXT, производившую компьютерные комплектующие и программное обеспечение. Я знала, что он владеет также киностудией Pixar, работающей в жанре компьютерной анимации, и там создали короткий мультфильм о двух лампах, ребенке и родителе, но по сравнению с Apple и NeXT это казалось чем-то незначительным.

Позже мама говорила, что именно черная полоса в карьере побудила его повернуться к нам. Она разглядела закономерность: когда дела на работе шли неважно, когда отец терпел поражения в публичной сфере, он вспоминал обо мне, навещал и пытался построить со мной отношения. Как будто в вихре работы он забывал меня, а вспоминал только тогда, когда вихрь стихал.

Когда он приезжал, все вместе мы ходили кататься на роликах. Мама была с нами, потому что я едва его знала, и мне было бы неуютно с ним наедине. Его приход каждый раз был неожиданностью, и заурядный день превращался в особенный: шум мотора приближался, эхом отражаясь от деревянного забора и стен дома, по мере того как его автомобиль на медленном ходу крался по подъездной дорожке, и замолкал, когда отец останавливался у кустов рядом с калиткой, а воздух сгущался от предвкушения. Он ездил в черном кабриолете «Порше». Когда он глушил двигатель, жужжание переходило в тонкий писк, после чего автомобиль стихал, уступая место еще более глубокой тишине, прерываемой лишь птичьими вскриками.

– Привет, Стив! – говорила я.

– Привет, – откликался он.

Мне нравилась его походка, то, как он опирался всем весом на носки и кренился вперед, как будто падая и подставляя под себя ноги. Его силуэт был четким, резким.

Я с нетерпением ждала его приезда и никогда не знала, когда это случится в следующий раз, а после долго вспоминала о нем. Но все время – примерно час, – что мы проводили вместе, в моей голове царила пустота, как в воздухе после остановки мотора. Говорил он мало. Они с мамой разговаривали немного, но иногда надолго повисала длинная пауза, которую нарушал стук колес по асфальту, птицы, редкие автомобили, машины для уборки листьев.

Мы катались по улицам неподалеку от дома. Проходя через кроны деревьев над головой, свет падал на дорогу ажурными пятнами. Во дворах на кустах фуксий висели крупные цветы, тычинки под колоколами лепестков, будто дамы в бальных платьях и фиолетовых туфлях. Некоторые дороги изгибались вокруг столетних дубов. Кое-где на асфальте змеились трещины от корней и землетрясений, заполненные гудроном – блестящей черной смолой.

– Смотрите, в гудроне отражается небо, – сказала нам мама. И правда, трещины походили на голубые реки.

Когда мы катались на роликах с отцом, я чувствовала себя не так непринужденно, как когда мы были вдвоем с мамой.

У Стива были такие же роликовые коньки, как у мамы: бежевые, из нубука, с красными шнурками, перекрещивающимися между двумя рядами металлических креплений. Я ехала позади них или впереди. Мама рассказывала о колледже в Сан-Франциско, куда хотела поступить; отец спотыкался о трещины на тротуарах и проезжей части. Мне кататься было легко, как бегать или плавать. Задний тормоз на маминых коньках уже никуда не годился, а передний, похожий на ластик, совсем стерся. Чтобы остановиться, она делал несколько мелких шагов, лодыжка к лодыжке, а после катилась по прямой, медленно замедляясь, как Фред Астер. Тормоза отца казались совсем новыми.